Старье. Может, допишется. Ангсте тотале детектед.
Мой дух отравлен ядом собственного сарказма. Я неизлечимо болен уже давно. И пусть ядовитые стрелы впиваются в холодную пустоту людских сердец, минуя мое собственное, собранное из мельчайших черепков. На нем уже не осталось живого места, его уже некуда ранить: оно испещрено сеткой заживших шрамов, не способных чувствовать. Сколько раз я пытался избавиться от него, сколько раз пытался сжечь, закопать в рыхлую землю леса, утопить в морских волнах? Сердце упрямо возвращалось. Запачканное, измотанное долгой дорогой и поисками, со свежими ранами на месте старых. И вновь я заглаживал выбоины, словно умелый хирург накладывал швы, смывал грязь. Да, тогда оно было прекрасно. Я пытался спрятать его в шкатулку, в сундук за семью замками, замаскировать под обыкновенный нарост. Тщетно. Кто – то, возможно не догадываясь что делает, резким движением распахивал двери, не обращая внимания на замки. Сказавшись врачом, грязными руками ковырял тонкую нежную кожу не недавно зажившем месте, заносил туда заразу, плевал ядом, утверждая, что слюна лечебна. А потом уходил, оставив после себя грязь, натекшую с сапог и очередной воспаленный нарыв.
Я пытался избежать этого, но каждый раз наступал на те же грабли. Очередной скальпель отделял кожу от мяса, заставляя кровь бежать по желобкам в специальный сосуд. Я терпел, терпел из последних сил, хотя после таких визитов ошметки сердца отчаянно болели, а меня мутило. Сколько раз, услышав звонок в дверь, я утирал со рта блевоту и шел открывать дверь, делая вид, что ничего не случилось? Сколько раз я, как мог, пытался исцелить чужие раны, промывал ссадины перекисью, заливал всхлипы чаем и валерьянкой? Гость не замечал этого и, допив напиток, уходил прочь, напоследок пнув меня тяжелым сапогом.
Я устал от этого. И сбежал. Трусливо, среди ночи. Ушел, оборвав все связи. Надеясь, что меня не найдут. Сбежал. И вновь попался в хитрые сети, до боли похожие на прошлые. Вот только плели их другие люди.